Есть мнение Технологии продаж В окопах торговой войны

В окопах торговой войны

РОССИЯ ОТКРЫВАЕТ НОВЫЙ ТОРГОВЫЙ ФРОНТ. НА ЭТОТ РАЗ —ФИНСКИЙ. С I ИЮЛЯ ЭКСПОРТНЫЕ ПОШЛИНЫ НА НЕОБРАБОТАННУЮ ХВОЙНУЮ ДРЕВЕСИНУ ВЫРАСТУТ В 2,5 РАЗА, А К 2009 Г.-ЕЩЕ В 5 РАЗ. ЭТО ПОДОРВЕТ ЭКОНОМИКУ ФИНСКИХ ДЕРЕВООБРАБАТЫВАЮЩИХ ПРЕДПРИЯТИЙ, ЗАТО, ВОЗМОЖНО, ПОДСТЕГНЕТ БОЛЕЕ ГЛУБОКУЮ ПЕРЕРАБОТКУ ЛЕСА НА ЕГО РОДИНЕ. ЭТО ЛИШЬ ОДИН ИЗ ЭПИЗОДОВ МАСШТАБНОГО ПОВОРОТА РОССИЙСКОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКИ К ПРОТЕКЦИОНИЗМУ.

За год, прошедший с введения полного запрета на ввоз грузинских вин, россияне привыкли к винам из Чили и Аргентины, а вместо «Боржоми» пьют Evian и Perier. Но даже если политические трения с Грузией будут улажены, вернуться на российский рынок запретному алкоголю будет очень непросто. Лобби производителей и импортеров продукции, заменивших изгнанные с рынка напитки, позаботится о том, чтобы действие санкций продолжалось. Страдать, как всегда, будут потребители: для них любое ограничение свободы торговли ведет к потерям. Шрамы войны, даже если это война торговая, ноют очень долго. Иногда веками.

МИФ О СВОБОДЕ

Большинство нормальных людей, если их спросить, что они знают из истории международной торговли, ответят: да ничего. Единицы, подумав, вспомнят: «Ах да, Адам Смит,- свобода торговли». Самый влиятельный экономист всех времен и народов писал в конце XVIII в. о вреде торговых барьеров, а его страна, Англия, тогдашний лидер мировой экономики, следуя заветам Смита., поощряла торговлю с помощью низких тарифов. К середине XIX в. английские тарифы снизились настолько, что Англия принудила своих торговых партнеров к свободе торговли, заложив фундамент для глобализации и быстрого экономического развития на рубеже XIX и XX вв. Так вот, это—миф. Вернее, то, что протекционизм-плохая экономическая политика, это правильно, а вот то, что Англия, родина современного либерального капитализма, проводила политику свободной торговли,—это неправда. Франция, где было куда меньше пафосных разговоров об экономическом либерализме, практиковала куда более свободную торговлю, чем ее северный сосед. Английское лидерство достигалось не за счет свободы торговли, а вопреки протекционизму, за который ратовали всевозможные группы специальных интересов.

Чтобы удостовериться в этом, профессор экономической истории Джон Най из Университета Вашингтона в Сент-Луисе составил графики английских и французских тарифов в XIX в. Результаты послал нескольким коллегам. Уже через несколько дней телефон в кабинете Ная начал звонить: адресаты стали звать его на семинары в ведущих университетах Америки. Не столько затем, чтобы выслушать, сколько затем, чтобы объяснить, что он не прав.

Экономический историк становится известен именно тогда, когда его открытия противоречат принятому взгляду. Так, Роберт Фогель взорвал дискуссию об экономическом положении негров на Юге перед Гражданской войной, собрав и опубликовав данные о рынке рабсилы и уровне жизни на плантациях. Вместо того чтобы ввязаться в бесплодную дискуссию о правах рабов или эффективности рабского труда, Фогель проанализировал данные о ценах на невольничьих аукционах и узнал, что вопреки распространенному мнению южане не ожидали ни войны, ни снижения производительности на плантациях. Если бы плантаторы готовились к неприятностям, цены на сезонную аренду рабов росли бы по сравнению с ценами на рабов, поступающих, так сказать, в бессрочное пользование. Точно так же по кривой доходности современные инвесторы могут видеть, какие риски предсказывает рынок. Уже эти результаты были сенсацией, ведь миф об экономической обреченности плантаторского Юга давно укоренился. Когда же Фогель подсчитал количество калорий, ежедневно потреблявшихся рабами, и выяснил, что питались они лучше, чем свободные белые рабочие в северных городах, возмущению коллег не было предела. Одни бросились пересматривать свои взгляды, другие — перепроверять данные Фогеля. Например, его исходные оценки среднегодового количества порок, которым подвергался раб, были, по-видимому, заниженными. Страсти горели нешуточные: противники взглядов Фогеля или, точнее, противники того, чтобы Фогель высказывал свои взгляды, присылали ему письма с угрозами.

Не каждому удается так прославиться. Многие научные революции известны лишь узкому кругу специалистов. Дуглас Норт, получивший в 1993 г- Нобелевскую премию вместе с Фогелем, в свое время доказал, что главной причиной замирания трансатлантической торговли в XVII в. стало пиратство. До работ Авнера Грейфа казалось, что использование теории стратегического поведения для анализа исторических архивов—научная экзотика, а теперь его работы по политическому устройству Византии и средиземноморской торговле—классика.

Миф об английской свободе торговли, с которым ведет борьбу Най, очень широко распространен среди экономистов. Кроме того, не существует единого архива, который позволил бы изучать роль тарифов на примере англо-французской торговли. Наю пришлось колесить по французским портовым городам на побережье Ла-Манша, где когда-то располагались таможенные службы. Интересная работа для человека, который интересуется французским вином!

ЧАСТНОЕ ДЕЛО

Кому какое дело до вина? В прошлом году набор вин, доступный жителю нашей страны, серьезно поменялся — и хоть бы что: никакой революции это не вызвало. Но 300 лет назад все было совершенно по-другому. Не было ни водоочистных фильтров, ни привычки кипятить воду: в течение столетий алкоголь был чуть ли не единственным медицински безопасным питьем. В XVII в. всего две страны, Франция и Испания, производили вино, которое можно было экспортировать. Поэтому, когда в 1689 г. англичане вступили в войны—сначала Девятилетнюю, потом за испанское нас. твоим, сражавшимся со странами-экспортерами, понадобился новый источник вина. Выход был найден: развивать винное производство в дружественной Португалии и предоставлять этому вину преимущества на собственном внутреннем рынке. Это при том, что португальские вина были гораздо хуже французских—в них приходилось добавлять спирт, чтобы они лучше хранились и были безопасны. А поскольку большая часть производства портвейна принадлежала англичанам и даже виноделов на иберийский берег привозили с туманного Альбиона, пример Давида Рикардо, иллюстрирующий фундаментальный и совершенно правильный экономический принцип— принцип сравнительного преимущества, неудачен. Английский текстиль за португальский портвейн? Да это пример колониальной, а не свободной торговли.

Пятнадцать лет архивных исследований коммерческой документации о вине в Бордо и Дижоне—тут на любом семинаре взрослая, а не студенческая часть аудитории завистливо вздыхает—позволили Наю оценить изменения в винном балансе двух стран. Войны с Людовиком XIV оказались на руку протекционистам. Стремительно выросло производство пива, джина, виски—и, соответственно, возникли специальные интересы, лоббирующие высокие тарифы на французское вино. Так что, когда война окончилась, никакого автоматического возвращения к довоенному состоянию не произошло: объем винной торговли между Англией и Францией в начале XVIII в. был в 20 раз ниже, чем в конце XVII в. Точно так же грузинским виноделам и производителям «Боржоми» придется заново отвоевывать себе место на российском рынке. Аналогия с французским вином не может придать им особого оптимизма.

Параллельно с индустриальной революцией англичане продолжили пить джин и приучились пить пиво. В обмен на высокие налоги, собираемые с производителей местного алкоголя, правительство защищало пивных производителей и продавцов от конкуренции. Французские вина стали уделом элиты. Для нее и запретительно высокие тарифы были не страшны.

И все же Англия, которая поначалу была глуха к советам Адама Смита, вошла в учебники экономической истории как защитница свободы торговли, а Франция, которая при Наполеоне III была, по сути, куда более либеральной, этой чести не удостоилась. Да, тарифы на ввозимые в Англию товары в первой половине XIX в. снижались. И все равно эффективная нагрузка была высока. Секрет в том, что в эпоху промышленной революции англичане снижали тарифы на те товары, по которым у них было сравнительное преимущество! Именно эти тарифы не ограничивали торговлю, а значит, эффект от их снижения был практически несущественным, ведь на этих рынках английские производители не опасались конкуренции. Это все равно, как если бы в середине 1980-х Япония предложила снизить до нуля ввозные таможенные пошлины на малолитражные автомобили, основной предмет своего экспорта в США. Если бы современная Россия предложила в качестве уступки на двусторонних переговорах о вступлении в ВТО снизить тарифы на ввоз сырой нефти, над ней бы только посмеялись. Англия же на голубом глазу снижала таможенные барьеры на свою основную экспортную продукцию—текстиль. Вычислительная модель общего равновесия-с помощью таких моделей сегодня оценивают последствия изменений таможенной или бюджетной политики —показывает, что, если бы в середине позапрошлого века англичане снизили тарифы на основные французские продукты даже в одностороннем порядке, обеим странам было бы в итоге лучше.

ОШИБКА ДЮМА

Нет ничего интереснее, чем вспоминать детскую книжку, читая работу по экономической истории. Когда Александр Дюма описывал в «Двадцати годах спустя» политические события—а самые интересные из них происходят с мушкетерами именно в Англии, -он опирался на солидные источники: «Историю дома Стюартов» Дэвида Юма, воспоминания кардинала де Реца, но вот при описании быта ориентировался, видимо, на современные ему стереотипы. Дюма, писавший в середине XIX в., вкладывал в уста своих персонажей жалобы на то, что англичане все время пьют пиво. Это были не те англичане! Если бы д'Артаньян и его друзья, совершавшие свои подвиги в первой половине XVII в., остановились в доме у простого англичанина, они, скорее всего, пили бы домашний сидр. Но они в основном останавливались в трактирах и, значит, за 200 лет до Дюма пили все то же французское вино, что и у себя дома. Еще через 100 лет в том же трактире им предложили бы дрянное португальское винцо или кружку местного портера. А все потому, что производители пива и джина, к которым со времен мушкетеров пристрастились англичане, не хотели делиться рынком и прибылями с французскими виноделами.